А. Фадеева - Екатерина II без ретуши
Полагаю, что любоваться во мне было нечем. Я исхудала как скелет, выросла; лицо мое, все черты стали длиннее, волосы лезли, и я была бледна как смерть. Я сама видела, что я безобразна как пугало, не могла узнать себя. В этот день Императрица прислала мне баночку румян и приказала нарумяниться.
Как скоро наступила весна, хорошая погода, Великий Князь стал тоже посещать нас. Он предпочитал гулять, стрелять, охотиться в московских окрестностях. Но по временам он приходил к нам обедать или ужинать и тут по-прежнему пускался со мною в ребяческие откровенности.
Моя свадьба была отложена до 21 августа старого стиля 1745 г., когда и совершилась со всем великолепием, какое можно только вообразить. Празднества продолжались 10 дней, и двор имел еще весь тот блеск и важность, какие внесла в него императрица Анна.
Из «Жизни и приключений Андрея Болотова, описанных самим им для своих потомков»:
Что касается до императорского дома, то был он тогда деревянный и не весьма хотя высокий, но довольно просторный и обширный, со многими и разными флигелями. Но дворец сей был не настоящий и построенный на берегу Мойки, подле самого полицейского моста, на самом том месте, где воздвигнут ныне огромный и великолепный дом для дворянского собрания или клуба. Он был временный и построен тут для пребывания императорской фамилии на то только время, покуда строился тогда большой Зимний дворец, подле Адмиралтейства, на берегу Невы реки, который, существуя и поныне, был обиталищем великой Екатерины и который тогда только что отстраивался… В сем-то деревянном дворце препроводила последние годы жизни своей и скончалась покойная императрица Елисавета Петровна.
Из «Записок» Екатерины II:
…Я приехала в Россию с весьма плохим гардеробом. Много, если у меня было три или четыре платья, между тем как при Русском дворе переодевались по три раза в день. Все мое белье состояло из дюжины рубашек, и я спала на матушкиных простынях. Надо заметить, что в то время кокетство было в большом ходу при дворе и все только и думали, как бы ухитриться и перещеголять друг друга нарядом. Помню, однажды я узнала, что все шьют себе новые и самые лучшие платья к одному из таких маскарадов; я была в отчаянии, не имея возможности перещеголять других дам, и выдумала себе свой наряд. Лиф моего платья был из белого гродетура (у меня тогда была очень тонкая талия), юбка из той же материи; волосы мои, длинные, густые и очень красивые, я велела зачесать назад и перевязать красною лентою, что называется лисьим хвостом; на голову я приколола всего один большой розан и другой, нераспустившийся, с листьями (они были сделаны так искусно, что можно было принять их за живые), еще я приколола к корсету; на шею надела чрезвычайно белый газовый шарф, на руки манжеты и передник из того же газу. В этом наряде я отправилась на бал и только что взошла, как заметила, что наряд мой обратил на себя общее внимание. Не останавливаясь, я прошла поперек галереи и явилась в комнатах, находившихся напротив галереи. Там меня встретила Императрица и воскликнула: «Боже мой, какая простота! Зачем нет мушки?» Я засмеялась и отвечала: для того, чтобы быть легче. Она вынула из кармана коробочку с мушками, достала одну средней величины и налепила мне на лицо. Оставив Императрицу, я поспешила в галерею и показала мушку ближайшим моим дамам, и также императрицыным любимицам. Будучи в очень веселом расположении духа, я танцевала больше обыкновенного и не помню, чтобы когда-нибудь во всю мою жизнь я слышала от всех столько похвал, как в этот вечер. Про меня говорили, что я хороша как день и как-то особенно сияю. Сказать правду, я никогда не думала про себя, что я была особенно хороша, но я нравилась и полагаю, что в этом заключалась моя сила. Я возвратилась домой очень довольная изобретенным мною простым нарядом, тем более что на других были богатейшие платья.
Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:
Став супругою великого князя на 16-м году жизни, она уже чувствовала, что будет управлять владениями мужа. Верховенство, которое она без труда приобрела над ним, служило к тому простым средством, как действие ее прелестей, и честолюбие ее долго сим ограничивалось. Ночи, которые проводили они всегда вместе, казалось, не могли удовлетворить их чувства; всякий день скрывались они от глаз по несколько часов, и империя ожидала рождения второго наследника, не воображая себе, что между молодыми супругами сие время употреблялось единственно на прусскую экзерцицию или для стояния на часах с ружьем на плече.
Долго спустя великая княгиня, рассказывая сии подробности, прибавляла: «Мне казалось, что я годилась для чего-нибудь другого». Но сохраняя в тайне странные удовлетворения своего мужа и тем ему угождая, она им управляла, во всяком случае, она тщательно скрывала сии нелепости и, надеясь царствовать посредством его, боялась, чтобы его не признали недостойным престола.
Из «Записок» Екатерины II:
По приезде моем в Россию и в первые годы нашего брака, если бы человек этот захотел хотя сколько-нибудь быть сносным, сердце мое было бы отверсто ему. Но я видела, что из всех возможных предметов он обращал на меня наименьшее внимание именно потому, что я была его женою; очень естественно, что такое положение мне не понравилось, что оно мне надоедало и, может быть, огорчало меня.
Из «Жизни и приключений Андрея Болотова, описанных самим им для своих потомков»:
К вашему несчастию, не имел он… к супруге своей такой любви, какая бы быть долженствовала, но жил с нею не весьма согласно.
Из «Записок» Екатерины II:
Я очень хорошо видела, что Великий Князь вовсе не любит меня; через две недели после свадьбы он опять признался мне в своей страсти к девице Карр, императрицыной фрейлине, вышедшей потом замуж за князя Голицына, шталмейстера Императрицы. Графу Дивиеру, своему камергеру, он сказал, что между этой девушкой и мною не может быть никакого сравнения. Дивиер был противного мнения, он на него рассердился за это. Эта сцена происходила почти в моем присутствии, и я видела, как он дулся на Дивиера. В самом деле, – рассуждала я сама с собою, – не истребляя в себе нежных чувств к этому человеку, который так дурно платит за них, я непременно буду несчастлива и измучусь ревностью без всякого толку. Вследствие этого я старалась восторжествовать над моим самолюбием и изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любил меня; но для того, чтобы не ревновать, было одно средство – не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это вовсе было не трудно: я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж с здравым смыслом, а мой его не имел.
